но Рыскул вынужден был задержаться еще на пару минут — успокоить Бостонова малыша: Кенджеш задал ревака, зачем, мол, дядя побросал волчат в мешок и куда их уносит. Малыш вертелся, вырывался из объятий матери, требовал вернуть полюбившихся ему зверят…
А когда выехали со двора, недоучившийся студент Марат завел рассказ про один потешный случай, который, как он полагал, мог развеселить попутчиков:
— Недавно в районе у нас был скандал на весь мир — кишки надорвешь! Не слыхал, Базаке?
— Да нет, не слыхал, — признался Базарбай.
— Нет, в самом деле скандал на весь мир. Клянусь!
— Давай, давай, студент! — подначил его Рыскул, понукая каблуками коня.
— Звонит, значит, один областной начальник редактору нашей районной газеты. Почему, говорит, у вас на страницах газеты «Заря социализма» идет пропаганда капиталистической Америки? А редактор — мы с ним когда то вместе учились, трус и подхалим каких мало — от таких слов даже заикаться начал. «М мы об Америке н ничего н не п писали! Из звините, к какая т та к кая п про пропаганда?» А тот ему: «Как не писали? А это что за заголовок черным по белому: „Бостон зовет нас за собой?“ — „Так это же наш передовой чабан Бостон Уркунчиев, о нем, о его работе написано“. — „Это ясно, что о нем писали, но многие читают в газетах только заголовки“. Ха ха ха! Вот это номер, а! Здорово? „Так как же быть?“ — спрашивает редактор. А начальник ему: „Прикажите передовику изменить имя“.
— Постой, — перебил Базарбай, — а что в Америке тоже есть свой Бостон?
— Да нет же, — веселился Марат. — Бостон — это город в Америке, один из главных городов, разве что чуть меньше Нью Йорка, а у нас бостон — серая шуба. Бос — серая, тон — шуба. Теперь ясно?
— Тьфу ты, черт побери! И правда! — согласился Базарбай, сожалея, что все это дело яйца выеденного не стоит и потому нанести никакого вреда Бостону не может. — Так оно и есть. Бостон — серая шуба…
В тот час ночь накрыла своим звездным покровом все — и горы, и небо, и озеро вдали, чья могучая горбатящаяся спина еле угадывалась в темноте. И трое всадников, балагуря, ехали к Таману и не подозревали, что той ночью завязались крепким — не распутаешь — узлом тяжкие судьбы… И вот уже все тише и невнятней доносились и их речи, и цокот копыт по камням… Остался позади привычный стук Бостонова движка, свет от него выхватывал из тьмы, окутавшей горную сторону, небольшой круг чабанского жилья и преддворья. А где то неподалеку таились волки…
II
Гулюмкан с большим трудом уговорами и ласками удалось уложить малыша спать, сама она не ложилась — ждала мужа. Он вот вот должен был вернуться. И когда на дворе дружно взлаяли собаки, она, накинув нa плечи теплую шаль, прильнула к окну. Прорезая тьму горящими фарами, директорский «газик» развернулся возле большой кошары, где держали овцематок. Гулюмкан видела, как вылез из кабины Бостон, как, попрощавшись, хлопнул дверцей и как машина, круто развернувшись, укатила обратно. Гулюмкан знала, что муж не сразу придет домой. В таких случаях он сначала обходил овечьи загоны и сараи, заглядывал под сенной нанес, расспрашивал ночника Кудурмата как и что, как день прошел, не было ли падежа, выкидышей, не народились
