35

с пустыми мешками, где бы что бы добыть. Сами хлеб растят и сами без хлеба сидят. Куда это годится? Одними собраниями да увещаниями долго не протянешь. Чоро потому и подорвал свое сердце, что, кроме хороших слов, ничего уже не мог дать людям за работу. Но все это, что наболело у него на душе, бесполезно было говорить Ибраиму. Да и не хотел Танабай сейчас затягивать разговор. Надо было побыстрей выпроводить их, оседлать иноходца — ехать по делам, чтобы пораньше обернуться. Зачем они пожаловали? Но спрашивать было неудобно.

        — Чтото не узнаю я тебя, брат, — обратился Танабай к спутнику Ибраима, молодому молчаливому джигиту. — Не сын ли ты покойного Абалака?

        — Да, Танаке, я его сын.

        — О, как время идет! Взглянуть приехал на табуны? Любопытно?

        — Да нет, мы…

        — Он приехал вместе со мной, — перебил его Ибраим. — Мы тут по делу, об этом потом. Кумыс у вас, Джайдарбайбиче, прямо отменный. А запах какой крепкий. Налейтека еще чашку.

        Снова заговорили о том, о сем. Чуял Танабай неладное, но никак не мог взять в толк, что же привело к нему Ибраима. Наконец Ибраим достал из кармана какуюто бумагу.

        — Танаке, мы к вам по такому делу, вот с такой бумагой. Прочтите.

        Читал Танабай про себя, по складам, читал и не верил глазам. Размашистыми буквами на бумаге было написано.

      «Распоряжение.

      Табунщику Бакасову.

      Отправить иноходца Гульсары на конюшню для верховой езды.

      Пред. кза (подпись неразборчивая). 5 марта 1950 г.»

        Ошарашенный столь неожиданным оборотом дела Танабай молча сложил бумагу вчетверо, положил в нагрудный карман гимнастерки и долго сидел, не поднимая глаз. Под ложечкой неприятно холодило. Собственно, неожиданного тут ничего не было. Для того он и выращивал лошадей, чтобы затем передавать их другим для работы, для езды. Скольких он уже отправил по бригадам за эти годы! Но отдать Гульсары! Это было сверх его сил. И он стал лихорадочно соображать, как ему отстоять иноходца. Надо было все хорошенько обдумать. Надо было взять себя в руки. Ибраим уже начал тревожиться.

        — Вот по такому небольшому делу и завернули к вам, Танаке, — осторожно пояснил он.

        — Хорошо, Ибраим, — спокойно глянул на него Танабай. — Дело это никуда не ускачет. Попьем еще кумыса, поговорим.

        — Ну конечно, вы же разумный человек, Танаке.

        «Разумный! Черта с два поддамся на твои лисьи слова!» — озлился про себя Танабай.

        И снова пошел незначительный разговор. Спешить теперь было некуда.

        Так впервые столкнулся Танабай с новым председателем колхоза. Вернее, не с ним лично, а с его неразборчивой подписью. Его самого он в глаза еще не видел. В горах зимовал, когда тот пришел на смену Чоро. Говорили, что человек он крутой, в больших начальниках ходил. На первом же собрании предупредил, что будет строго наказывать нерадивых, а за невыполнение минимума трудодней пригрозил судом, сказал, что все беды в колхозах происходили оттого, что колхозы были мелкими, теперь их будут укрупнять, вскоре положение должно выправиться — для того и послали его